Анания и Сапфира - Страница 12

Заканчивая собрание, Симон распорядился:

— И пусть ко мне зайдут братья мои, Иов с Иеремией.

Приглашенные сектанты вошли в опочивальню Петра и присели на скамью. Князь апостолов окинул их оценивающим взглядом. «Хватит ли у них Веры, достанет ли им Даров Духа Святого и благословения Божьего, дабы смогли они изловить и усмирить зверя бесстрашного?» — думал глава общины. Он отставил кувшин, прокашлялся и приступил к делу:

— Велика власть Сатаны и наваждений бесовских, но стойкость в Вере превозмогает сии коварства. Сила молитвы несказанна! Крушит она царства, вертит народами и племенами, в пыль превращает камень. Учитесь, братья, у меня, и могущество безграничное да дарует вам Дух Святой!

Иов и Иеремия молча слушали своего руководителя и удивлялись, отчего его потянуло на патетику. Петр заметил их вопрошающие взгляды.

— Призвал я вас для дела, по плечу оно лишь мужам отважным. Людям мы проповедуем, открываем им Имя Спасителя, но не только человекам, но и тварям иным должны мы нести Свет Истины.

Слушатели апостола удивились еще больше. «Каким же другим тварям мы будем проповедовать? — думали они. — Чертям, что ли?».

— Замыслил я, — продолжал Петр, — обратить в Веру истинную царей зверей, львов диких и своенравных. Сила их и свирепость весьма бы нам пригодились. Дел у нас много, а помощников мало, да и те, не в укор вам будь сказано, слабые и трусливые. Словом, завтра ночью пойдете в зверинец и приведете ко мне льва.

Иеремия и Иов ужаснулись. Нутром своим они почувствовали всю опасность задуманного Петром предприятия, причем опасность для них лично, апостол же оставался в стороне.

Казалось бы, с какой стати христианам бояться смерти? Ведь она для них не конец существования, а начало новой, лучшей жизни, когда, пребывая в раю, они будут лицезреть Господа нашего Иисуса Христа, а целые сонмы ангелов, серафимов и херувимов, усладят слух праведников божественной музыкой! Однако любой верующий не меньше нормального человека боится смерти. Видно, закрадываются ему в душу сомнения относительно реальности того сказочного потустороннего мира. И даже в те мгновения, когда вера прихожанина особенно сильна, когда в кошмарном тумане галлюцинаций ему являются все боги и святые, он не спешит расстаться с «миром скорби и слез». Ведь там, в раю, он будет жить подобно привидению — без тела. Ни тебе поесть, ни выпить, ни совокупиться, только на бога и смотри…

Конечно, иногда случается, что некоторые верующие добровольно уходят из жизни. Поэтому попы запретили самоубийства, опасаясь, как бы вся их паства не полетела на небеса, оставив пастырей без подаяния. Но церковники слишком переоценили степень воздействия своих безграмотных проповедей, ибо к суицидам приводит не желание поскорее попасть в обещанный попами рай, а физические страдания или психическая болезнь.

Собеседники Петра пока на «тот свет» не собирались, поэтому приказ апостола их просто ошеломил.

— Как же мы его… приведем? — упавшим голосом спросил Иеремия.

— Я научу, об этом не беспокойтесь. Я всё продумал за вас. Ночью охраняющие зверинец римляне уснут, и тогда вы тихонечко подберетесь к клетке. Поздоровавшись со львом, прочтёте ему несколько молитв — и на нашем наречии, и на иных языках. Я сам ещё точно не знаю, что полезнее, тогда скажете мне, какой язык сильней усмирил сию тварь Божию.

Ловцы льва задрожали. Им не хотелось идти на верную смерть, но перечить Кефасу тоже было опасно. Почти всю свою сознательную жизнь ученик Христа не ладил с правосудием, и хотя сейчас он пытался скрыть свои уголовные привычки под личиной кроткого, но вместе с тем всемогущего пастыря, он не мог обмануть близко знавших его людей. Многие знали, как опасен Петр.

Иова и Иеремию было сложно убедить в том, что князь апостолов — великий волшебник, ибо почти все из его «чудес» готовили и осуществляли они сами. Поэтому надежда на усмирение льва теми средствами, что предписал Петр, была призрачной. Кефас тоже понимал, что не пользуется у своих нынешних собеседников репутацией чудотворца и оттого испытывал к ним неприязнь. И это при том, что они никогда не высказывали вслух сомнений в способностях апостола как волшебника. Сам же Симон считал, что колдовство ему нередко удается. При неудаче же чуду надо немного подсобить, и нет в этом ничего зазорного, ибо сие делается к вящей славе Господней. Сейчас он внимательно смотрел на своих помощников и с каким-то садистским интересом ждал, как они станут увиливать от задания. Его несказанно радовала возможность испугать своих подчиненных.

— Рабби, — попытался возразить Иеремия, — зверинец хорошо охраняется.

— Пустое. Когда засыпает центурион, устраиваются на ночлег и легионеры. Римляне считают, что никому из нас и в голову не придет мысль похитить столь опасное животное, поэтому они следят в основном за исправностью клеток: чтобы звери не смогли освободиться и убежать (что очень плохо) или при этом ещё и полакомиться воинами императора (что ещё хуже).

Князь апостолов острил и надеялся услышать смех подчиненных, но лица Иова и Иеремии оставались угрюмыми. Видно, для восприятия того плоского и назойливого еврейского юмора, века спустя прозванного одесским, нужно было иметь иное настроение.

— Мне пора молиться, — взвизгнул Петр, обиженный равнодушием собеседников к своей шутке, — пошли вон!

Христианская церковь очень любит рассказывать байки о том, как дикие, свирепые звери подчинялись святым, служили им и работали на них. Например, святой Иероним однажды вытащил занозу из лапы льва, и зверь за это с ним подружился. Когда Иероним бил себя камнем в грудь, так усмиряя гордыню разума, предпочитавшего Цицерона Христу, лев жалостливо выл, сокрушаясь по поводу неразумного старикашки-членовредителя. Христиане не были здесь оригинальны: вспомним хотя бы расхаживавшую со львами фригийскую богиню Кибелу. Но из последователей Иешуа Назоретского первым додумался использовать зверей именно Петр. Трудно сказать, как в его голове зародилась идея о львах, но редко какая-нибудь мысль приходит без связи с предыдущими размышлениями. Скорее всего, апостол просто однажды сквернословил, именуя кого-то тварью, а так как был он человеком глубоко верующим, то в сознании его постоянно крутился эпитет «божий». Два слова соединились, получилось «тварь божия», то есть животное, зверь (хотя часто верующие так называют и людей), и отсюда уже было недалеко до мысли о львах.